Жизнь у каждого своя. Иногда это остросюжетный роман, иногда мелодрама, иногда бессобытийные серые будни. Кому-то мы не доверяем его, ибо боимся осуждения или сладких зевков в ответ. А другим открываемся, ведя по запутанному лабиринту и показывая путь героя, не покорившегося судьбе, а работающего на себя, своих детей, страну. Раиса Ивановна Чеклуева относится ко второй категории — труженица и любящая мать, бабушка, чья история за девяносто лет жизни не раскупалась тысячными тиражами, но повлияла не на одно поколение. Сегодня она расскажет, каково было бежать из родного города во время оккупации, как закалялся характер маленькой девочки в местах эвакуации, каково было поднимать хлопчатобумажный комбинат и как все-таки прожить в счастье и не остаться одинокой в 90 лет.
Встреча назначена на два часа. Иду по Солнечной, где не ориентируюсь в домах, подхожу к одному прохожему, к другому с одним и тем же вопросом: «Вот ищу дом, там Раиса Ивановна проживает». Все знают ее, помогают мне добраться до пятиэтажки, где дверь в квартиру открывает улыбающийся мужчина (как позднее выяснилось, сын Чеклуевой): «Проходите, Вас уже ждут!». Посреди комнаты стоит красивая, не выглядящая на свой возраст женщина: низенькая, с аккуратно собранными седыми волосами: «Не снимайте обувь, проходите так!». Смотрю в ее глубокие глаза, слегка помутненные, но с энергетикой сильного духа.
— Как Ваше здоровье, как себя чувствуете? Прекрасно выглядите!
— Выгляжу по годам. Возможно, чуть и лучше – кто знает… Наверно, меня закалил труд. Я отработала сорок семь лет на хлопчатобумажном комбинате.
— С чего же начался Ваш жизненный путь?
— История моя долгая. Я коренная жительница Ярцева. Мать отработала тридцать пять лет на фабрике, пока война не началась. Мы в то время жили на улице Чернышевского, где старый гастроном – там наш дом был, впоследствии разрушенный немцами.
— Чувствовали, что война уже близко?
— Никто в нее не верил. Не верили, что фашистская армия дойдет до Смоленска, Ярцева и Москвы.
— Как все начиналось?
— Объявили: «Товарищи! Воздушная тревога!». Мы побежали в бомбоубежище десятого дома на Чернышевского. Новое объявление: «Товарищи! Воздушная тревога окончена!» — выходим, и так раз за разом. Затем хлебный комбинат разбомбили – это уже насторожило. Когда начали бить по фабрике, вновь объявили воздушную тревогу. Мы с матерью, как обычно, побежали в бомбоубежище. Выходим… Ужас! Наш дом разбомбили, а я на тот момент только четыре класса окончила. Сараи горят, фабрика пылает!
— И что решила делать мама?
— У нас в деревне двоюродная сестра жила – туда и бросились спасаться. Мы побежали через михейковское поле. Видим нашу разбитую технику, убитых танкистов. Мы где ползком, где перебежками добирались от Михейкова до Скачкова. Мамина сестра приняла нас хорошо. На тот момент деревня не была оккупирована. Легли спать, а на утро слышим – что-то тарахтит. Вышли на улицу: немцы едут, на мотоциклах – всю деревню захватили. Мы, конечно, испугались.
Но деревня Заборье, что в нескольких километрах от Скачкова, была еще нашей. Спустя дня два после начала оккупации, ночью стук-стук в окно. Подходим: «Кто там?». В ответ: «Это свои. Где немецкие пушки? Где артиллерия?». Как раз рядом с нашим домом, чуть вверх – церковь, где фашисты расположили свои пулеметы и стреляли по Заборью. Мы говорим, что там. Дня три разведчики приходили к нам, а потом говорят: «Знаете, вам здесь не место. Нужно переходить к своим. Мы вам поможем». Через несколько дней ночью они перевезли нас в Заборье.
— Долго ли там пробыли?
— Неделю, не больше. А потом нас эвакуировали эшелоном в Тамбовскую область. Повезли по распределению в деревни. Помню, я еще удивлялась, что очень богатые дома: кирпичные, крыши покрыты шифером.
— Радушным был прием местных жителей?
— Скажу честно, не очень дружелюбно нас приняли. Даже разговоры ходили: «Как это так – вы приехали пустые? Мы бы свое забрали! У вас даже переодеть нечего!». Охапку соломы постелили нам на пол – нечем даже накрыться. Несколько дней покормили нас, а потом – все, гости дорогие. Мы с мамой пошли по коляде, просили, кто чего даст. После этого устроились на обмолачивание подсолнухов в деревне. Но ни денег, ни хлеба нам не давали.
— Как выходили из такого положения?
— Ко мне подошел один мужчина и сказал: «Раечка, у тебя, наверное, ничего нет? Сходи на спиртзавод – рабочие нужны на торфоразработку, может, тебя и возьмут». Из торфа резали кирпичи, а потом собирали их в клетку для просыхания. Этим топился завод. Я попросилась на работу, и меня взяли. Требовалось девятьсот кирпичей перевернуть и поставить в клетку, за это платили — давали 700 граммов хлеба в день.
— Вы ведь тогда двенадцатилетней девочкой были! Справлялись?
— Вроде у меня получилось. Все лето там работала.
— В холодное время года не трудились?
— Нет: осенью замерзали кирпичи. Меня, такую трудолюбивую девочку, заметили и взяли подсобницей на спиртзавод: из сараев готовые дубовые кадки катали в цех. Тяжелые бочки, трудно было сдвинуть с места даже пустые. А потом заливали в них спирт, и снова толкать нужно было до склада, но уже с помощью взрослых.
— Спиртзавод и маленькая девочка – несовместимые понятия, а как же пьяные?
— Никогда и никого не было в таком состоянии! Война.
— Получается, жили тяжело, впроголодь…
— Да, иногда кто-нибудь хлеба давал, но этого не хватало. Один раз сестре (она на тот момент работала учетчицей) выписали килограмм десять пшеницы, так мы ее варили целый день, а она все никак не сварится! Мы едим, даже челюсть заболела. А выбрасывать жалко.
— Фронту помогали во время жизни в эвакуации?
— На дом задание давали – шить кисеты для солдат, но мы ведь еще и письма писали, мол, ждем с победой. Там в эвакуации мы победы и дождались.
Настала пора возвращаться домой. Приехали в Ярцево: одни развалины да пожарища. Куда идти, к кому идти… Но повезло: вернулись как раз к набору в школу ФЗО (фабрично-заводское обучение), куда я и попала. Это был первый послевоенный выпуск. Фабрика разрушена до основания. Нас начали на ткачих учить, а на чем? Ни станков, ни цехов нет – одни стены голые. Вот нам и говорят: «Девочки, надо из речки таскать станки». Мужчины подвязки делали, а мы на веревках тащили. Всего насобирали двенадцать станков. Цех отремонтировали, точнее, просто досками забили щели, крышу сделали и плиту поставили, чтобы обогреваться. В морозы чистили станки, к железу руки прилипали – все окровавленные. Плакали, конечно. Наставники нас жалели: «Девочки, миленькие, потерпите!». Никто на нас даже голоса не повысил. Поступили в ФЗО в 1945 году, а в 46-м нас уже выпустили профессиональными ткачихами — приступили официально к работе.
— Где же Вы в это время жили – разруха ведь кругом…
— В общежитии, где сейчас располагается детская городская больница. Спали на строительных козлах. Холодно было, а нам выдали всего-то фуфайки, кальсоны и резиновые сапоги, к которым мальчишки приделали деревянные каблучки. Света не было – только гильзы по стенам были развешены, из-за которых поутру просыпались черными от копоти – смеялись друг над другом.
— Что Вы чувствовали, когда запустили производство?
— Мы радовались, кричали «ура», когда выпустили первый метр ткани. Своими руками станки отремонтировали! Еще молодость в нас жила – уныния не было.
В ходе нашей беседы мы сделали маленький перерыв – Раиса Ивановна показывает мне ордена за труд. Она достает документы, подтверждающие, что награды по праву заслужены ею: «Мало ли кто-нибудь скажет, что это я так просто ‘’понавешала’’».
— Какой была жизнь уже во время работы?
— Трудилась, детям показывала личный пример во всем; заботилась о маме, которая была у меня на иждивении. На общественность работала – мне доверяли, была депутатом городского Совета по улице Космонавтов. Жители меня уважали, потому что все наказы выполняла, несмотря на преграды.
— У Вас, как мне известно, два сына. Как сложилась их судьба?
— Да, у меня два сына. У обоих высшее образование. Воспитывала их сама – без чьей-либо помощи. Один сын — полковник, другой – начальник инкассации. Сыновья навещают почти каждый день, подарками и гостинцами балуют. У меня есть еще три внука – образованные, офицеры МВД.
— Что Вы думаете о своей жизни?
— Моя жизнь – сплошная трудность: войну прошла, работала полвека на комбинате, детей сама воспитывала.
— Когда было лучше: тогда или сейчас?
— Несправедливо сравнивать эти эпохи, но вот есть же машины, квартиры у населения, выбор в магазинах большой, а тогда все это вводилось постепенно. Единственное, зарплаты бы побольше сделать, и все будет хорошо.
— Вы счастливы?
— Да, я однозначно счастлива. Дети и внуки достойными выросли – это самое главное.
— На прощание хотелось бы узнать если не рецепт молодости, то ключевые факторы – как дожить до девяноста лет?
— Знаете, если энергия есть, то не распыляйтесь, не нойте; делайте свое дело, если голова на плечах! Работайте честно и добросовестно, уважайте людей. Вот я проработала столько лет с разными коллективами, и ни разу не было ссор. Мне и скучать-то некогда было.
Мы еще долго сидели, пили чай и рассуждали о судьбе, о женской доле и жизни в стране. Тепло обнимаясь, прощаемся.
Вот сейчас смотрю на фотографию Раисы Ивановны. Ветеран, труженица, человек, душа которого не потемнела из-за всех выпавших на долю испытаний. Раисе Ивановне, обладающей многочисленными наградами, остается пожелать лишь крепкого здоровья и еще долгих и радостных лет жизни, а вам, читатель, никогда не сдаваться, ориентируясь на мужество этой героини, не книжной, а самой настоящей.
Ксения Кузьмина
________________________________________________________________________________________________________________________________
№22 от 30.05.2019
________________________________________________________________________________________________________________________________
