Накануне знаменательной даты – 90-летия со дня рождения – мы встретились с героиней нашего очерка Анной Кузьминичной Ивановой. Наше интервью с этой простой, скромной, доброжелательной и удивительно светлой женщиной – дань уважения и признательности. Ее жизнь – это эпоха целого поколения, рожденного до войны, пережившего войну и, к сожалению, уходящего.
Встреча с Анной Кузьминичной получилась необыкновенно теплой, трогательной, искренней. Мы попросили ее поделиться воспоминаниями о своей жизни.
– Анна Кузьминична, расскажите, пожалуйста, о своем детстве.
– Родилась я на хуторке, недалеко от деревни Ситьково Маклоковского сельсовета, 5 ноября 1928 года в обыкновенной крестьянской семье Кузьмы Ивановича и Ефросиньи Филипповны Ивановых. Семья была многодетной, я – старшая. После меня родились два моих младших брата. Жили мы обособленно до момента коллективизации, когда в начале 30-х годов начали всех «сгонять» в колхозы. Наша семья не могла похвастаться богатством, хотя родители держали коровку, домашнюю птицу, поросят.
Играть особо было некогда, да и не с чем. Моя бабушка шила тряпичных кукол, а для кукольной мебели я использовала деревянные обрезки, которые оставались после отцовской работы.
Одевалась деревенская детвора в самотканые льняные штаны и длинные рубахи, на ногах – лапти. Мне повезло больше моих сверстников – я носила одежду, купленную в магазине. Мамина сестра жила в Ленинграде, и она присылала вещи, которые ей передавали знакомые.
В 1-й класс Ситьковской школы я пошла учиться за четыре года до начала войны. В школе и дома были керосиновые лампы, при которых и делали уроки. До сих пор помню свою первую учительницу Ольгу Даниловну, которая вкладывала в нас, деревенских ребятишек, помимо знаний, свою любовь, учила различать добро и зло. Мы делились с ней сокровенными тайнами, спрашивали советы. Чтобы собрать нас в школу, нужно было купить школьные принадлежности, а денег у колхозников не было – работали за трудодни (за «палочки»). Продавали то, что оставалось после сдачи натурального налога. Подращенных за весну и лето гусей отец вез на Витебский большак, где принимали скот и платили какие-то деньги.
– Ваши воспоминания о событиях 1941-1945 гг.?
– Война, война, война… Она застигла всех нас врасплох. В то, что Германия нападет на Советский Союз, не верили до последнего дня – до 22 июня 1941 года. Мне врезалась в память картина ухода молодых парней и мужчин из деревни. В те годы машин в колхозах не было, и вереница лошадей с сидящим на телегах мужским населением медленно двигалась в сторону города. Следом с плачем шли девушки, жены, матери, провожая своих любимых и родных в неизвестность. Мы с матерью тоже проводили своего отца на фронт. Через несколько дней в деревне не осталось мужчин, кроме дряхлых стариков.
Мне шел тринадцатый год, но и я, и мои сверстники в одночасье повзрослели. Лето в разгаре, продолжается работа в колхозе. Мальчишки, заменив отцов и старших братьев, сели на лошадей, да и девчонки помогали матерям на сенокосе, в поле.
До середины зимы 1942 года мы с мамой и братьями жили в своем доме. Зима была суровая и очень снежная. Чтобы лошади, используемые для военных нужд, могли пройти, бригадир периодически назначал женщин и подростков на расчистку нескольких километров дороги от снежных заносов. Немецкие «стервятники» все чаще и чаще делали авианалеты. В один из таких дней, когда женщины чистили проезжую часть, налетели фашистские самолеты и начали из пулеметов обстреливать беззащитных людей. В результате этого налета были ранены пять человек, в том числе и моя мать. Она была грузной женщиной, ее еле-еле притянули волоком в дом. Пуля прошла навылет. Мы растерялись и не знали, что делать. Средний брат со слезами побежал за подмогой к папиной сестре.
Но, как говорится, мир не без добрых людей. В нашей хате стояли немцы. Один из них отогнал нас всех, осмотрел рану, промыл ее каким-то раствором, затем смазал мазью и перебинтовал. Вытащив из вещмешка белую простыню, немец застелил кровать и аккуратно уложил маму. После этого он принес кружку и ломоть хлеба, намазанный маслом, а сверху – пластик колбасы. Подает матери и говорит: «Шнапс, шнапс. Надо, надо». Нам троим он тоже дал по маленькому бутерброду. Мы колбасу в деревне в глаза не видели, да еще от фашиста. Я приказываю братьям: «Не ешьте». А младший говорит: «Не будете сами есть – отдавайте мне».
– Во время войны Вы с мамой и братьями все время находились в Ситьково?
– Нет. Передовая линия фронта проходила недалеко от Ситьково, и перед началом наступления советских войск нас эвакуировали в Старую Торопу Тверской области. Однажды немецкие солдаты оповестили жителей о том, что в нашей местности будут проходить бои, всем было велено уходить из деревни. К дому подогнали лошадь, запряженную в сани. Кое-как я со средним братом и соседями помогли раненой маме допрыгать до саней, положили ее на расстеленное одеяло, и поехали мы в неизвестность…
Чтобы выжить, пришлось нам с младшим братом и «по старцам» ходить, собирать милостыню (в войну нас таких много было). Средний брат у хозяйки, где мы квартировали, пас корову, и она за это его кормила.
Я не помню как, но мы всей семьей оказались в деревне Иван-труд Ильинского сельского совета Западнодвинского района. Мама к тому времени немного окрепла, и ее мобилизовали на работу на лесозаготовки. Мы ее не видели месяцами, за нами приглядывала Гапеевна, пожилая женщина, хозяйка нашего пристанища. Бывало, натрет Гапеевна картошки вместе с кожурой, поставит чугунок в печку для запекания, а потом тайком от своей дочки (та была злой и жадной) нас подкармливает. Ночью разбудит нас, поставит миску на полати, а мы руками черпаем и в рот. Мне тогда казалось, что вкуснее этой картошки еды нет!
– Что Вы увидели, вернувшись после оккупации в родные места?
– Мама уехала в деревню первой, «на разведку». Наш дом, слава Богу, не пострадал от бомбежек, но в нем была размещена солдатская кухня для наших воинов, поэтому мы жили у сестры отца. Когда мать нас привезла в Ситьково, мы, что называется, отжили. Кашеваром был добрый, лет пятидесяти мужчина, который, глядя на изможденных детей, сказал матери: «Когда закончу кормить всех, пусть Витя прибежит вечерком». Так вот и выживали.
Вместе с матерью и другими деревенскими женщинами по очереди топили общую баню и отстирывали солдатское обмундирование, пропитанное кровью.
Помаленьку жизнь в колхозе стала налаживаться – начали разрабатывать заброшенные в войну колхозные поля и частные земельные участки, разводить животину, домашнюю птицу. Землю копали вручную, скородили при помощи коровенки, которую еще телочкой нам дала тетя, сестра отца. Серпом жали и рожь, и пшеницу.
– Анна Кузьминична, к концу 40-х годов Вам было почти 20 лет. Какие воспоминания отложились у Вас о том времени?
– В школу больше мне не пришлось ходить – нечего было надеть, обуть, не было учебников, тетрадей, ручек…, да и чувствовала бы я себя переростком. Я уже с подружками бегала на танцы. Отец, вернувшийся с фронта, из резиновой шины (он ее распаривал, растягивал) изготовил мне что-то похожее на полусапожки, а все деревенские парни ходили в лаптях. «Резинки» были хороши, только в них плохо было танцевать – подошва как будто приклеивалась к полу. Мать сшила мне юбку, сначала на вечеринку я иду в ней, на следующую – моя лучшая подруга, затем подруга подруги и так по кругу. Наряды (кофточки) шили даже из новых мужских кальсон, а платья – из шелковой парашютной материи. Раньше жили все весело, все вместе.
– Анна Кузьминична, а как складывалась Ваша семейная жизнь?
– Со своим будущим мужем, Василием Лаврентьевичем, я познакомилась в Велиже, когда приехала погостить к своей тете, Ульяне Филипповне Новиковой, которая жила через дорогу. В 1953 году, известном по замечательному фильму «Холодное лето пятьдесят третьего…», сыграли свадьбу. Таких красивых нарядов, как у современной молодежи, тогда не было. На мне было ситцевое платьице, по белому полю которого разбросаны мелкие розовые цветочки. Материал для платья «доставала по блату». Так как свадьба состоялась в феврале, то мы с женихом и гостями подъезжали к месту застолья на санях, запряженных украшенными лошадьми. Фамилию менять не стала, осталась на девичьей. Выйдя замуж, я какое-то время не работала. Муж был очень хорошим, опытным печником и каменщиком, трудился на стройке, зарабатывал хорошо.
Был такой период, когда беда за бедой приходили в мой дом. В конце 1954 года от сердечного приступа уходит из жизни младший брат, через год с небольшим умирает отец. Пройдя всю войну, он вернулся домой с ранением в ногу; рана, несмотря на лечение, никак не заживала. Началась гангрена, но отец наотрез отказался от ампутации ноги. Затем я потеряла второго брата, который жил в Ситьково, недалеко от мамы. Мама осталась одна. Два года я постоянно ездила к ней. Было очень трудно «метаться» между семьей, работой в Велиже и Ситьково, и мы с мужем решили перевезти маму в наш дом.
– Расскажите, пожалуйста, о Вашей трудовой деятельности? Где и когда она начиналась?
– Беззаботной мою жизнь не назовешь. С раннего детства мне, как и всем крестьянским ребятишкам, приходилось много работать. Деревенская жизнь не терпит ленивых, да и отец был строгий – попробуй ослушаться… Мать, уходя на работу, наказывает, что надо сделать в течение дня: встретить корову, загнать овечек, собрать травы поросенку и нарубить ее. У сечки ручка длинная – рубишь-рубишь, потом раз… и этой ручкой себе по лбу.
Сразу после возвращения вместе с мамой работала в колхозе на разных работах. Все делали вручную. Очень трудоемким был процесс по возделыванию и уборке льна. Вскоре у нас появились немецкие кони-тяжеловозы. Сядешь на спину такого коня как на перину.
Выйдя замуж, переехала в Велиж и была домохозяйкой. Пока дети были маленькими, я не могла пойти на работу, потому что устроить их в детские ясли или сад было практически невозможно. Дети подросли: дочь пошла в школу, сына определили в детский сад. Чтобы быть поближе к семье, дому, устроилась уборщицей в Велижский районный комбинат бытового обслуживания, где проработала более 20 лет.
Кто такая уборщица? Я была «бойцом невидимого фронта», тем незаметным человеком, в должностные обязанности которого входило создание приятной атмосферы для сотрудников и поддержание чистоты в организации. Первое время стеснялась (была молодой), но постепенно втянулась и думала только о том, как сделать так, чтобы везде было чисто. К своей работе всегда относилась кропотливо и ответственно, старалась убирать как дома, решив для себя, что моя работа не с людьми, а для людей. Работая в женском коллективе, всегда готова была вникнуть в положение человека и прийти ему на помощь, если это было необходимо. Мне бывает очень приятно, когда встречаюсь с бывшими работницами КБО, будь то швея, парикмахер или бухгалтер, и мы, несмотря на большую разницу в возрасте, вспоминаем интересные и смешные случаи из нашей жизни.
Сколько я себя помню, всегда была в труде. Если я посижу день или два, то ноги становятся «деревянными».
– Анна Кузьминична, расскажите о своих детях, внуках. Есть ли правнуки?
– В 1955 году у нас родился первенец – сын, а через четыре года появилась дочка, которую безумно любил отец. Тамара умело пользовалась особым отношением отца к себе – он ее баловал, не отказывал ни в чем – попросит 10 копеек (тогда за 14 копеек можно было купить буханку ржаного хлеба) и бежит за ирисками «Золотой ключик».
Я горжусь своими внуком и внучкой, которые всегда позвонят, спросят о моем здоровье, не нуждаюсь ли я в чем-нибудь. Есть у меня и правнучка, которая заканчивает учебу в Смоленском госуниверситете.
P.S. Главным залогом своего долголетия Анна Кузьминична считает хорошую родословную – ее бабушка прожила 106 лет, а мама не дожила две недели до своего столетия. Немаловажное значение, считает юбиляр, имеет наличие оптимизма и хорошее отношение к людям. Несмотря на возраст, болезни и плохой сон, Анна Кузьминична сохранила ясный ум и чувство юмора. И хотя, рассказывая о своей нелегкой жизни, на ее глазах иногда появлялись слезы, местами нет-нет и улыбнется от шутки над собой.
И хочется Анне Кузьминичне от всей души сказать:
Любовь родных пускай Вас согревает,
Энергия кипит, не угасает.
Здоровья крепкого желаем Вам навек,
Вы – самый лучший человек!
