О чем вспоминает ветеран Иван Лаврентьевич Ходунков, глядя на свои награды
«Меня внук однажды спросил: «Дед, а ты был на фронте?» Я ответил: «Конечно, был!» «А чего тебя не убило?» Я задумался: «Потому что я смелый, а смелого пуля боится и штык не берет!»
«Хочу стареть молодым, а умирать живым»
Иван Лаврентьевич встречает нас во дворе и сразу начинает рассказывать истории.
«Мне всего 95 годов. Разве это старик? — подмигивает он мне. — Пока без палочки хожу… Хочу стареть молодым, а умирать живым. Пойдемте в дом!»
В монастырщинской деревне Любавичи Иван Ходунков — знаменитость. А как же, единственный ветеран на всю округу! В 1940-м его призвали в пограничные войска. В 1946-м он демобилизовался, пройдя всю Великую Отечественную войну. На «гражданке» выучился на сыровара в ярославском Угличе и вернулся на родную Смоленщину. С тех пор здесь и живет — в Монастырщинском районе. «Всю жизнь на границе!» — улыбается хозяин дома.
«На границе тучи ходят хмуро…»
Кроме воспоминаний, у ветерана остались ордена и медали. За каждой наградой — своя история. Рассказывать об эпизодах войны сложно, поэтому Иван Лаврентьевич еще пару лет назад записал их для потомков в большую тетрадь. Чтобы не повторяться.
«Это было на Курской дуге. Мы получили задание привести «языка». До моста бежали вдвоем с бойцом Бычковым, вологодским кузнецом богатырского сложения. Густой предутренний туман надежно прикрывал, и увидеть нас из деревни было невозможно. Как ни вглядывались мы, но ничего рассмотреть было невозможно на противоположном берегу реки. Даже сама деревня была затянута густой пеленой. Мы прислушались — на мосту было тихо — часовой, закутавшись, почти спал на ходу. Мы бесшумно вошли на мост, убили часового и сбросили с моста. За мостом дорога крутая, поднималась в гору к деревне, но мы по ней не рискнули идти, а пошли по низине, у самой реки. Глухая огородная стежка привела нас к одинокому сараю. Отсюда хорошо просматривались дорога и мост. Подобрались к открытой двери сарая и замерли: прямо на нас уставился вороненым глазом ручной пулемет. Не отрывая взгляда от пулемета, мы попятились и спрятались за угол сарая. Я достал из кармана гранату и вдруг услышал… могучий храп. Приблизившись к воротам, увидели в глубине сарая немецкого солдата, который, блаженно растянувшись на сене, спал мертвым сном. У стены стояли два ранца, подбитые мехом. Из одного выглядывало расшитое полотенце. На полу — обглоданные кости, яичная скорлупа, бутылка с красивой наклейкой. Я кивнул на спящего и знаком указал на горло. Бычков тоже знаком показал: задача ясна. Он вытащил из ранца полотенце и навалился на немца. Фашист бурно протестовал, колотил ногами, пытался освободиться, но Бычков, нажав на горло, заставил немца успокоиться. Через минуту-две он был связан, а во рту был кляп. Я вскинул на спину немца пулемет, прихватил ленту, и мы пошли. Бычков шел впереди, за ним — пленный, а я замыкающий. Миновали мост без помех, вышли на луг, и только тогда в деревне прозвучал винтовочный выстрел. И началось: заклокотали пулеметы, завыли над головой мины. Но пальба продолжалась недолго — через несколько минут смолкла. Задание было выполнено — «язык» доставлен в штаб подразделения. За это я был награжден медалью «За отвагу».
Из воспоминаний И. Л. Ходункова.
«Помнит Вена, помнят Альпы и Дунай…»
Иван Лаврентьевич сражался в составе 260-го гвардейского стрелкового полка 86-й гвардейской стрелковой дивизии. Бился с фашистами на Курской дуге, участвовал в боях под Прохоровкой. Освобождал города Белград, Будапешт, Прагу и Вену…
«В Венгрии в районе озера Балатон были кровавые бои. Я помню один эпизод. Ночью мы, пятеро разведчиков во главе с лейтенантом Куниным, форсировали реку Туга, чтобы разведать позиции противника и корректировать огонь нашей артиллерии. Командир оставил меня на высотке с радиостанцией. Мне приказали оборудовать наблюдательный пункт, а остальные разведчики ушли дальше. Рассвело. Вдруг из ближайшего перелеска показались семеро немцев- связистов. Тоже тянули провод к высотке — не только мы, оказалось, облюбовали ее. Как быть? И я сделал выбор: шестерых уложил из автомата, а с одним расправился врукопашную. Тут мне, безусловно, помогли приемы, которым учился как пограничник (самбо). Этими приемами я частично владею и сейчас… Только отдышался, слышу рокот моторов — это шли десять немецких танков и около батальона пехоты. Я по рации передал своим, чтобы дали огня, и пока был в сознании, корректировал огонь. Разрывы снарядов вздыбили землю, и наш полк начал переправу… После боя меня нашли — раненого, оглушенного, но живого. А рядом с высоткой — подбитые танки и убитые гитлеровцы. Я был верен военной присяге и своему долгу. За это был награжден медалью «За боевые заслуги».
Из воспоминаний И. Л. Ходункова.
«До сих пор скучаю…»
Иван Лаврентьевич Ходунков родился в 1922 году в деревне Жули Краснинского района. Семь классов окончил с отличием. Поэтому на семейном совете решили, что мальчику нужно продолжать обучение в Смоленске. И в 1937 году он переехал.
«Знаешь, где была 25-я школа имени Горького? У костела. Говорят, она и сейчас там. Три года в ней проучился — 8, 9 и 10-й классы. Жил у тети, возле тюрьмы. Там еще рядом памятник Кирову стоял. Домик у нее был старый, квартира маленькая… Кроме меня, трое своих детей. Порой уроки негде было сделать… По вечерам мы бегали в «чудильник» возле тюрьмы — клуб такой самодеятельный. Там танцевали под гармошку, пели деревенские песни. А каждое воскресенье я ходил домой — в Жули, за 30 километров. В июне 1940-го отгулял выпускной, а в августе призвали в армию. Вот и кончилась моя молодость».
Ветеран замолкает. «Держи! — вдруг протягивает он мне мятый, исписанный мелким почерком лист в линейку. — Это я сам написал! Читай!»
«Помню в юности красоту окрестную, зимнюю, сказочную. У всех в домах топились печки, из труб валил сизый дымок и уходил в голубое, бездонное небо. У нашей печки всегда хлопотала мама: невысокого роста, худенькая, но такая сильная волей… Нас — троих детей (один сын и две дочери) — нелегко было кормить. Мама пекла блины. Они мне на всю жизнь запомнились: пышные, румяные. Напечет целую гору, а мы сядем за стол — и за один миг блинов как не бывало. Вкусно! Детьми гуляли на улице до вечера, катались с горки. Домой приходили как снеговики — румяные, веселые. Морозный свежий воздух врывался в дом — будто не хотел нас отпускать. Мама кормила всех ужином, расстилала постель на полу. Кровать в то время была одна… И мы сладко засыпали. Нас согревали отчий дом и мамино тепло. Прошло много времени, как нет мамы, но в сердце она всегда со мной…»
Письмо обрывается.
«В каком году не стало вашей мамы?» — интересуюсь я.
«В 1930-м. Мне было восемь лет, когда она умерла при родах. А я до сих пор скучаю…»
